Аллилуйя женщине-цветку - Страница 15

Когда, как им казалось, разговор должен был заинтересовать меня, Маргарита переводила слова Илоны. Так бывало всякий раз, когда речь заходила о Бразилии. Да и как же не говорить о Бразилии, если находишься в Рио-де-Жанейро!

Рио восхищало Илону, пожалуй, сильнее, чем нас двоих. Все в этом городе притягивало ее, доводило до слез умиления. Названия кварталов, произносимые ее устами, как будто дышали ароматом только что сорванных фруктов: Фламенго, Глория, Катете, Ботафого, Ларанжейрас, Копакабана, Ипанема, Морро-де-Виува, Леблон, Санта-Тереза. Ее восторг превращал муравейник «Синеландии», этой страны кино, или гомонящую толпу на авеню Рио-Бранко в свежайшие порывы и потоки морского ветра. И решительно на все в городе Илона глядела как на африканское, насквозь, до мозга костей: и на патрицанско-расистскую Бразилию богатых кварталов, и на Бразилию совершенно невероятного по бедности и безалаберности люда, обитающего в окраинных и пригородных фавелах.

Мы подолгу сидели на скамейках в садах Рио, замирая перед роскошеством растительного царства. На Карибах я никогда не видал таких оттенков зеленого, гармонирующего столь чувствительно и даже чувственно с нефритовым цветом моря. Вместе с Илоной и Маргаритой мы многое открывали для себя: например, очень толстые и обычно приземистые растения поднимаются здесь фантастически высоко.

В ту пору Санта-Тереза еще представляла собой бухту, заросшую пальмами и банановыми деревьями, а кое-где и настоящим тропическим лесом, застроенную домиками с верандами и низкими перилами, беседками, навесами, и все это было невинно раскрыто и распахнуто всему миру. Одно огорчало и как-то раздражало Илону и Маргариту: весь город тяготел, буквально прильнуть к заливу Гуана-бара, образуя теснящие друг друга круги. Такая геометрия, напоминающая скопление животов и ягодиц, неверное, представлялась бразильским махам обоего пола моделью, образом рая небесного. Чтобы предаваться грезам и восторгам в городе, где «Господь так любит округлости», говорили мои подружки, надо вылезти из этой утробы, вырваться из этих порочных кругов и подняться в такие кварталы, как Сахарный Хлеб, Два Брата, Церковные Хоры и, по-бразильски, Корковадо, Гавера. А на уровне моря можно лишь нежиться, но не мечтать, категорически утверждали они.

Я не был согласен с ними, и Маргарита перевела мои слова:

— Вы говорите так потому, что провели здесь еще очень мало времени. Вы не видели и не прочувствовали карнавала в Рио. Когда фантазия бразильцев начинает извергаться, как вулкан, тогда именно на уровне моря весь Рио изобретает нечто невообразимое, и в изобретении этом участвует не только озаренная вдохновением голова, но и — тоже вдохновенные! — ноги, бедра, животы.

Обе мои европейки — очень привлекательные, та и другая, кстати сказать — признались, что чувствуют себя «грубо обтесанными» среди всех этих женских изгибов, которые повсюду в Бразилии, так сказать, округляют жизненное пространство. Они были озадачены, когда я сказал им, не в виде комплимента, а искренне, что их фигуры на пляже Копакабаны способны вскружить голову не меньше, чем таинство телодвижений бразильской женщины.

А таинство это заключается в том, продолжал я, что юная бразильянка, кариока, плывет всегда по-своему и неповторимо, и все другие женщины рядом с ней становятся похожими на заснувшую гладь моря. Ее движения всегда согласны с ритмами природы. И это свойство не покидает ее ни на шаг — ни когда она просто стоит, ни когда идет, ни когда спит или занимается любовью. Лирическая ритмика ее бытия в мире не поддерживается и не украшается ни искусно подогнанным корсажем, ни каким-нибудь бантом на попочке. У вас ведь тоже есть такая способность. Но вот что вам мешает: вам с детства внушили, что не надо поддаваться ритмам ночи, деревьев, ветра, воды, земли, неба. Но эти ритмы — в вас самих, они составляют лирический язык, речь, слово вашей собственной крови.

Как-то в субботу днем, вскоре после этого разговора, мы с Маргаритой остались дома кое-что прибрать. Мы накопили целую сотню книг, которые нужно было расставить по полкам, а сами полки предстояло еще соорудить. Мы вовсю трудились, слушая пластинки с музыкой Моцарта. В дверь позвонили: пришла Илона. Она явилась прямо с пляжа помочь нам. В свои двадцать лет она соединяла в себе аромат горячей соли и какого-то лесного зверя, обитающего то ли в Венгрии, то ли в Швеции. Отражение неба Рио как будто так и не исчезло в его голубых глазах. Само ее присутствие вторглось мажорными нотами в музыку Моцарта и усилило освежающий эффект мелодии.

— Пойдет дождь, — сказала она по-португальски. — С моря идет грозовая туча.

— Тогда приготовьтесь! — воскликнул я. — За все время, что вы здесь, вы еще не видели настоящего тропического дождя. Я-то знаю, что это такое. Это водяное чудо еще в детстве производило на меня неизгладимое впечатление.

Первые капли застучали в окно гостиной. И вмиг столбы воды обрушились на Ипанему. За окном не было видно ничего: сплошная пелена, плотная, как парусное полотно. Гостиная погрузилась в приятный полумрак. Светлые волосы Маргариты и Илоны озаряли комнату, как фонари.

Илона приникла к окну, изумленная, потрясенная неистовством дневного ливня.

И вдруг Илона сорвала с себя блузку и лифчик. Груди ее запрыгали, как дождевые капли. Мы с Маргаритой вздрогнули, и книжки, которые мы продолжали раскладывать, заплясали у нас в руках. Илона в исступлении блаженства сбросила юбку и трусики-плавки. Она была самой прекрасной бразильянкой, какую только мог создать рио-де-жанейрский дождь. Какой-то чудодейственный тон, молниевый разряд пробежал от Илоны к Маргарите. Моя жена тоже сбросила с себя все и встала рядом с нею. Теперь жизни их бились в ритме бразильской природы.